Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

— Во-первых, он помог нам, когда моя семья батрачила на его брата, уйти из Эйвазханбейли. И еще помог скрыться моему отцу, когда на его след в Учгардаше напала охранка. Мне судьба Гасан-бека небезразлична.

— Дай несколько дней сроку.

Я поздно вернулся домой. Не было никаких сил отвечать на расспросы Кеклик. Голова раскалывалась от боли.

И на следующий день мое настроение не улучшилось. Дома я ловил тоскливый и мрачный взгляд Кеклик. Чувствуя нервозность матери, хандрил и капризничал Ильгар. И на работе круговерть, которой нет конца.

ПЕРВАЯ ЖЕРТВА

Открылся пленум ЦК АКП(б), в Баку уехали Мадат Кесеменский и Салим Чеперли. В тот же день в газете «Коммунист» была опубликована моя статья, озаглавленная: «Не допускать нарушений». За день до ее появления я позвонил в Баку и попросил дополнить одним абзацем, в котором рассказал о перепаханных землях, уже засеянных зерном.

Статья вызвала переполох в Агдаме и селах нашего района. В первичных ячейках колхозов прошли летучки и обсуждения, в результате чего стало ясно, что коммунисты на местах согласны со мной.

Среди тех, кто горячо поддержал меня, был Бахшали, бессменный председатель сельсовета в Багбанларе, куда он давным-давно перебрался из Учгардаша, где был в первые годы Советской власти председателем комитета бедноты.

С тех пор как я был назначен в Агдам, Бахшали затаил на меня обиду за то, что я ни разу не навестил его. Приезжая в Агдам довольно часто, он обходил мой дом стороной и даже не заглядывал в райком. Теперь же сразу явился пожать мне руку.

И Нури пришел ко мне, как только прочитал статью, радостный и взволнованный.

Уезжая, Мадат Кесеменский поручил мне замещать его. Нури рассказал о нескольких делах, возбужденных прокуратурой. Слушая старого друга, я удивлялся, как много он успел за короткое время: работал и готовился к экзаменам в университет. Хотел сдать экстерном за весь курс по уголовному и процессуальному кодексу.

— Я вижу, ты доволен своей новой работой?

— В общем, да, хотя и очень трудно.

— Сам согласился или принудили?

— И хотелось попробовать силы, и боязно было. Это ты струсил стать чекистом.

— Откуда знаешь?

— Рассказал человек, который тебе предлагал.

— С моим характером, Нури, мне надо быть подальше от этой работы. Если говорить честно, то больше всего мне бы хотелось заниматься литературным трудом.

— Ты молодец! Хорошую статью написал! И для меня там есть материал. Если хочешь знать, твоей статьи достаточно, чтобы привлечь к ответственности Чеперли. Я хочу запросить разрешения в республиканской прокуратуре: нельзя проходить мимо того, что он натворил в колхозах и сельсоветах.

— Зряшная затея!

— Не понимаю.

— Такое разрешение тебе не дадут: дискредитация председателя райисполкома!

— А я попробую. И еще кое-кого не мешало бы привлечь к ответственности!

— Кого?

— Твоего друга Бахшали! Столько дел натворил вместе с Чеперли. Ездил вместе с трактористами и перепахивал посевы зерновых!

— Да не может быть! Ведь он вчера приходил ко мне, поздравлял со статьей, руку мне жал… Он член партии с семнадцатого года, подпольщик!

— Его прежних заслуг никто не отнимает! А за преступления человек должен нести ответственность!

— Нури, ты погубишь старика.

— Не надо было ему слушать Чеперли! Натворил бед на свою голову. Правда, говорит, что действовал вопреки своему желанию.

— Вот видишь?

— Что вижу? Я вижу, тебе не нравится, если обвиняют друзей!

— Не то ты говоришь, Нури! Время сложное, трудное. Людей распознать нелегко. Вчерашний батрак сегодня защищает кулака. Бывший бек сегодня оказывается с партбилетом в кармане и вершит делами целого района. Кулак пользуется уважением односельчан за то, что смог в тяжелые времена выбиться в люди. Темные крестьяне больше доверяют молле, чем людям, которые к ним прибыли из города укреплять колхозы.

Нури не выдержал:

— И долго будет продолжаться твоя лекция? — Увидев, что я растерялся, успокоил меня: — Разберемся!.. Знаешь что? — предложил он вдруг. — Давай прекратим бесплодные споры, а завтра, в пятницу, возьмем жен и детей и махнем на денек в Шушу?

Я тут же согласился. Вот радость для Кеклик!.. И только собрался ей позвонить, как раздался телефонный звонок.

— Товарищ Сулейманов уехал в Баку, — услышал я голос Кюрана Балаева, — поставил для вас письмо.

— Зайдите с ним, пожалуйста, в райком.

Нури ушел, напомнив напоследок, что завтра поутру мы выезжаем.

Через несколько минут в кабинет секретаря райкома, где я сейчас сидел (замещая Кесеменского), вошел Балаев. Щелкнул каблуками, приложил правую руку к красному околышу фуражки и протянул мне конверт.

Я пригласил его сесть.

С того момента, как я впервые увидел Балаева, у меня родилось какое-то неосознанное чувство недоверия к нему. Все меня в нем раздражало, казалось неискренним и напускным. Но я старался себя не выдать.

Вскрыл конверт и вынул листок бумаги, на котором рукой Сулейманова было написано:

«По интересующему вас вопросу подробные сведения имеются в Народном комиссариате внутренних дел. Сулейманов».

Скажу честно, записка обидела меня. Во-первых, было неясно, к чему она относится. Сулейманов обещал заняться двумя людьми: Чеперли и Гасан-беком. С Чеперли для меня все ясно, а вот о Гасан-беке я не знал ничего: ни причины ареста, ни где он сейчас находится.

Я пожал плечами и отложил записку Сулейманова в сторону.

Кюран Балаев не сводил с меня взгляда. По выражению его лица было ясно, что он в некотором замешательстве: относиться ли ко мне как к будущему начальнику (а что, такое возможно!) или как к равному, когда неизвестно, кто кого обскачет на служебной лестнице. Чтобы прервать молчание, я спросил, показав на стену за спиной:

— Вы что-нибудь знаете об этом ковре?

Балаев поднялся и подошел к стене. Внимательно посмотрел номерок инвентаризации на ковре и спокойно ответил?

— Ковер изъят из квартиры Гасан-бека Эйвазханбейли, учителя русского языка из Геоктепе.

— А почему он здесь?

— Мадат Кесеменский просил найти что-нибудь для украшения кабинета, вот ему и выдали ковер. Теперь это собственность хозяйственного отдела райкома. — Помолчав, он спросил: — А почему вас это волнует?

Я не стал скрывать.

— Два дня назад ко мне приходила вдова Саттар-бека из Эйвазханбейли, умершего лет пятнадцать назад, и сказала, что ковер принадлежит ей. В доказательство она нашла имя покойного мужа, вытканное на ковре, и показала мне. Вот оно. — Я показал Балаеву.

— Саттар-бек и Гасан-бек — родные братья, надеюсь, вам это известно? Но ковер я собственноручно изъял из квартиры Гасан-бека в Геоктепе.

— Если не секрет, в чем обвинялся Гасан-бек?

— Он преследовал старых большевиков при мусавате.

— Это ложь.